Бернард Вербер

Бернард Вербер
Последний секрет

– Это чтобы не ошибиться в локализации, – объяснила она.

Отказ от общего наркоза она объяснила тем, что ей нужно знать, что больной чувствует во время операции.

– Иногда я попрошу вас сказать или сделать что-нибудь, чтобы удостовериться, что вы бодрствуете.

Феншэ содрогнулся, когда она взмахнула электрической пилкой. Для него было очевидно: русские больницы располагают меньшим количеством современного оборудования, чем европейские или американские. Например, для введения жидкого азота она использовала ножной автомобильный насос.

У них нет средств купить электрический хирургический насос!

За спиной доктор Черненко попросила его посчитать от двадцати до нуля. Он чувствовал, как его череп смачивают влажной ватой, пропитанной, вероятно, дезинфицирующим средством. Он начал считать:

– Двадцать, девятнадцать.

Услышав, как зажужжала пилка, он сглотнул.

– Восем… надцать, сем… надцать.

Ради науки. Ради мозга. Мартен выдержал операцию, значит, я тоже могу вынести это испытание.

– Шестнадцать, пятнадцать.

Когда пилка вступила в контакт с поверхностью его кожи, рецепторы эпидермического соприкосновения активизировались. Это было резко и остро.

– Больно не будет, – заверила хирург.

Да неужели! Все так говорят. Мне уже больно. Он не смог удержаться от того, чтобы не вскрикнуть: «О-ой!»

Доктор Черненко остановилась.

– Что не так?

– Ничего, ничего, продолжайте. Четырнадцать, тринадцать.

Ради науки.

Он сильнее сжал челюсти. В принципе ничего страшного не происходило, но на черепе ощущалось механическое растяжение. Нечто похожее он испытывал, когда ему рвали зуб мудрости. Местное обезболивающее подействовало, но давление на кость разливалось по всему телу.

Подумать о чем-нибудь. Медсестра. Ее серые глаза.

Его голова теперь вибрировала.

Это и правда очень больно. Думать о чем-нибудь другом. Думать о медсестре.

Понимая, что нужна ему, сестра взяла его за руку.

Рука прохладная. Но я не могу забыть, что происходит наверху. Они вскрывают мне голову. Возможно, я совершаю огромную глупость. Я ведь поклялся себе, что не лягу на операционный стол без необходимости. А разве в этом есть необходимость? И это действительно очень больно.

Две руки в перчатках поправили его голову. Вероятно, угол распиливания был выбран неверно.

Они не знают, как за это взяться.

Медсестра наклонилась, и Феншэ увидел, что она была одарена весьма аппетитной грудью, которую можно было разглядеть под ее халатом. Его глаза украдкой скользнули за ткань и различили белое кружево, которое поддерживало плоть, о мягкости которой можно было лишь догадываться. Жужжа, как бормашина, пила снова заработала.

Больно. Думать о чем-нибудь другом. Например, о груди медсестры. Юмор и любовь – два мощных болеутоляющих. Вспомнить шутку. Это история о сумасшедшем, который… который сделал себе дыру в голове, чтобы проветрить мысли.

Обладательница серых глаз, ощутив пристальный взгляд, инстинктивно поправила халат, однако не застегнула его.

Продолжать считать.

– Двенадцать, одиннадцать.

Еще одним мучением для него был запах жженой кости, вызванный трением горячего стального лезвия.

Запах моей головы, которую вскрывают.

Он заметил нечто похожее на облако пыли и понял, что это результат сверления его черепной коробки. Вниз падали пропитанные кровью ватные тампоны.

– Десять, девять, восемь.

Теперь запах костной пыли стал невыносимым, медсестра больше не могла улыбаться – даже ее шокировало то, что она наблюдала.

Видимо, она новенькая в отделении.

Без сомнения, ее взяли на работу за красоту. Маленький русский «плюсик», заставляющий забыть о ветхости оборудования. Возможно, ее отобрали на конкурсе «Мисс мокрая футболка». Оставалось лишь добавить балалаечную музыку. Серые глаза. Автомобильный насос. Пропитанные кровью тампоны. Мисс Глубокий Вырез. И чувство, что тебе вскрывают череп.

Медсестра приподнялась на цыпочки, и он еще лучше мог созерцать ее груди. Он знал, что от мыслей о красивой девушке вырабатываются эндорфины, способные иногда заменять болеутоляющее. На ее халатике было ее имя, написанное на кириллице; это имя, должно быть, Ольга.

Я покажу тебе свой мозг, Ольга. Это действительно самая интимная часть меня, я пока не показывал ее ни одной женщине. Это мужской стриптиз, и, уверяю, никакой « Чипэндейл» не нашел бы мужества зайти так далеко…

– Семь-шесть-пять-четыре-три-два-один-ноль, – очень быстро произнес он!

Чувство жгучего укуса прекратилось, его заменило ощущение свежести.

Готово, они закончили пилить.

Красные тампоны падали, словно пурпурный снег. Снова растяжение на черепе. Видимо, устанавливали расширители.

Ты красива, Ольга. Что ты делаешь сегодня вечером ? Ты ничего не имеешь против человека с голым черепом и белой повязкой вокруг него ?

Феншэ хотелось шутить, чтобы сдержать другое свое желание: взвыть. Как будто по недосмотру, доктор Черненко положила отпиленную часть его черепа в бак из нержавеющей стали – так, что он мог ее лицезреть. Всего за секунду медсестра поняла ошибку и поставила «это» в другое место. Но он видел, и эта картина парализовала его: вогнутый прямоугольник, пять сантиметров в длину и три в ширину, сверху бежевый, снизу белый, похожий на квадратный кусочек ореха, но с красными бороздками на передней стороне.

Медсестра улыбнулась под маской, что было видно по ее глазам. Затем она продолжила наблюдение, полностью поглощенная ходом операции.

Его черепная коробка была вскрыта, а сверху склонились люди, лиц которых не было видно под хирургическими масками. Что привлекло их?

108

Мозги с каперсами, луком и бальзамическим уксусом. Официант принес их на серебряном блюде. Исидор рассматривает блестящий кусок розовой плоти, переложенный на его тарелку, и с отвращением отодвигает кушанье.

– Это бараньи мозги. Я решил, что это будет неплохая идея, – говорит Жером Бержерак. – Чтобы снова вернуться к нашей теме, правда?

– Я скорее вегетарианец, – уклоняется Исидор.

– Это навевает мне слишком много воспоминаний, – поддерживает его Умберто, тоже отставляя блюдо.

Только Лукреция уплетает за обе щеки.

– Сожалею, но все эти волнения вызвали у меня аппетит, и я все еще очень хочу есть.

Она отрезает большой кусок, который с восторгом разжевывает. Жером Бержерак разливает в хрустальные стаканы мутон-ротшильд 1989 года комнатной температуры.

– Итак, Умберто, расскажите нам все.

Умберто взбалтывает вино в своем стакане, внимательно рассматривая опытным взглядом «одежду вина».

– Вы знаток, правда? – спрашивает Жером Бержерак, приглаживая правый кончик усов.

– Нет, я был пьяницей. Лукреция возвращается к теме:

– Так что же произошло? Умберто соглашается рассказать:

– Как вам известно, после несчастного случая с моей матерью я ушел из больницы. Потом я стал нищим, а потом Феншэ взял меня на работу морским таксистом. Как-то вечером я дожидался, пока Феншэ закончит работать, чтобы отвезти его в Канны; я заметил, что он необычно запаздывает. Я решил, что он, видимо, закопался в своих испытаниях и забыл о времени. Тогда я пошел за ним.

Умберто принял таинственный вид.

– Его не было в кабинете. Не было и в лаборатории. Но я остался там, потому что изменились кое-какие детали. Мыши сидели в клетках, на которых были написаны имена: Юнг, Павлов, Адлер, Бернгейм, Шарко, Куэ, Бабинский и так далее. У всех из черепа шли маленькие антенки. Я поднес руку и по поведению мышей понял, что они необычны. Слишком нервные. Они вели себя как кокаинисты. Очень живые, но в то же время полные параноики. Они как будто все чувствовали сильнее и быстрее, чем другие. Чтобы это выяснять, я взял мышь и запустил в подвижный лабиринт, который каждый раз задает разное направление прохода. Обычно мышам требуется несколько минут, чтобы преодолеть подобное испытание, но эта за десять секунд нашла выход и спазматически затрясла рукоять. Естественно, я был заинтригован. В этот момент вошел Феншэ. Я знал, что он ездил в Россию на семинар. Он был каким-то странным.

109

Мозг дрожал в зияющей дыре. Вены пульсировали.

– Все в порядке, доктор Феншэ?

– У меня болит голова, – попытался пошутить французский врач.

– Ольга?

Медсестра смерила его пульс. Затем отошла проверять контрольные приборы. Казалось, все работает хорошо.

Тянет. Мне больно. Могу я сказать, что мне больно? Но что это изменит? Они не воскликнут: «В та-ком случае остановимся, а завтра продолжим».

Расширители установили таким образом, чтобы дыру в мозге можно было легко растянуть. Пропитанные кровью компрессы образовали слева от Феншэ небольшую горку, но он уже не реагировал на подобные издержки.

Доктор Черненко достала длинный металлический стержень, который обычно используют в качестве зонда. Но вместо двух спускных трубок с ацетоном на конце она закрепила маленькую техническую штучку, которую передал ей французский пациент.

Она потребовала рентгеновский снимок мозга Феншэ, и помощница пошла за ним. Однако спустя несколько минут она вернулась и знаками сообщила, что не нашла его. Врачи обменялись скупыми словами на русском языке, упоминая непорядок в больнице, забитой блатным и некомпетентным персоналом.

Доктору Черненко ничего не оставалось, как действовать вслепую. Где была нужная зона? Она как будто вспомнила точные координаты местонахождения.

Зонд медленно погружался. Сперва мозговые оболочки, три слоя, на которые напластовываются щелевидные пространства, служащие защитой. Затем твердая мозговая оболочка, самая густая мембрана. Снизу – паутинная оболочка, названная так потому, что она действительно тонка, как паутина.

Паутинная оболочка, образованная двумя пленочками, содержит сто пятьдесят кубических сантиметров цереброспинальной жидкости. Немного этой жидкости стекло на лоб Самюэля Феншэ. Сначала он понадеялся, что эта теплая жидкость – пот, но нет, он узнал ее. Он знал, что благодаря ей мозг нейтрализует действие силы тяжести, а также переносит сотрясения.

Наш мозг плавает в жидкости, которая его защищает. Наша внутренняя планета окружена своим морем.

Медсестра поторопилась вытереть жидкость.

– Spassiba, – сказал он.

Это было единственное слово, которое он знал по-русски.

В конце концов, «спасибо» – самое полезное слово во всех языках.

Хирург продолжила работу. Еще ниже она проткнула самую глубокую и нежную оболочку: мягкую мозговую. Теперь зонд был на глубине двух миллиметров под поверхностью мозга. Прямо в сером веществе.

– Все в порядке?

Ему удалось произнести:

– Пока все в порядке.

Она углубилась еще на несколько миллиметров и прошла сквозь розовое вещество, чтобы достичь белого вещества, соединяющего оба полушария. У Феншэ было ощущение, будто погружают дренаж в нефтяную скважину.

Думать о чем-нибудь другом. Если Земля живая, если Земля – сознательное существо, Гея, как утверждали древние греки, возможно, что каждый раз, когда ей пронзают кожу, чтобы высосать ее кровь-нефть, она чувствует то же самое… Мы, люди, – это вампиры, которые сосут кровь Земли, чтобы заполнить ею бензобаки своих машин.

Миллиметр за миллиметром зонд продолжал погружаться. Теперь он был в мозолистом теле.

– Очень хорошо. Мне надо убедиться в том, что я помещаю зонд в нужное место. Для этого я попрошу вас говорить, что вы чувствуете.

Металлической линейкой промерив его шлем, доктор Черненко отметила место, где находится зонд. Затем она надавила на электрический выключатель, который здорово походил на тот, с помощью которого включают свет в палате.

Феншэ почувствовал зуд.

– Что там такое?

– Покалывание в руке. Ничего страшного.

Черт, она не знает, где это!

Она немного переместила зонд в правую сторону. Ему показалось, что это длится целую вечность.

– А тут?

Как раз когда она задавала этот вопрос, он испытал новое ощущение.

– Я чувствую, как это сказать, очень сильную ностальгию. Во мне поднялась необъяснимая грусть. Я… я хочу плакать.

За своей тряпичной маской женщина-врач произнесла на русском языке непонятное ругательство.

Феншэ почувствовал, как зонд накреняется, чтобы покопаться в другой зоне его мозга.

Он вспомнил рисунки древних инков, на которых запечатлено, как люди делают трепанацию. Он вспомнил, что в обнаруженных черепах, обладатели которых жили более чем две тысячи лет назад, имелись отлично вырезанные квадратные дыры, прикрытые золотыми пластинками.

Она коснулась другой зоны.

– Я… я… это ужасно… я ослеп на правый глаз! Она погубит мне здоровые зоны!

Медсестра еще сильнее сжала его руку. Она посмотрела на шкалу и поводила пальцем перед его лицом, чтобы проверить его реакцию.

Зонд сдвинулся назад. Изображение мгновенно вернулось в правый глаз.

Уф.

Затем доктор Черненко снова нажала на выключатель.

– А тут что вы чувствуете? Лимон.

– Язык пощипывает. Кисло.

– Мы где-то рядом, мы найдем, найдем.

Она углубила стержень и коснулась другой точки. Электрический контакт. Самюэль Феншэ стиснул руку медсестры. Паника.

– Прекратите немедленно!

– Извините.

Доктор Черненко взяла микрокалькулятор и после недолгих подсчетов кое-что отрегулировала на шлеме. Она очень быстро заговорила по-русски с ассистентами. Как будто она вдруг снова взяла дело в свои руки.

Действительно, она очень устала. В своей памяти она пыталась отыскать координаты Последнего секрета. Она никогда не хотела нигде их отмечать. Человеческая память – самый лучший сейф, часто думала она. Но что делать, если сейф забит? Конечно, у нее были координаты, которые она определила для мыши, но это были разные вещи. Нужна была точная локализация, иначе она еще долго будет бродить вслепую, заставляя пациента испытывать странные покалывания по всему телу.