Бернард Вербер

Бернард Вербер
Смех циклопа

Зрители снова садятся на свои места. Человек в черном костюме, окруженный телохранителями, встает и просит объяснить, что произошло.

— Хорошо, — говорит Тадеуш. — Вы имеете право знать. Девушка, неожиданно выскочившая на сцену, — журналистка из "Современного обозревателя".

Зал бурно реагирует. Зрители снова встают.

— Прошу вас, сохраняйте спокойствие! Сейчас мы станем свидетелями ее смерти. Она хочет проникнуть в тайну наших развлечений, и мы предоставим ей такую возможность. Она станет соперницей той, кого хотела спасти!

Все снова садятся.

Лукреция пытается освободиться от кожаных ремней, но они крепко затянуты. Она в бешенстве встряхивает длинной рыжей шевелюрой. Ее изумрудные глаза мечут молнии.

— Думаю, правила вам напоминать не нужно, мадемуазель Немрод? Вы их уже знаете. Начнем.

Тадеуш роется в сумке и достает черный камешек.

— Начинает… Мими Пурпурная Террористка! Давай, Ми-ми, покажи, на что ты способна.

Ведущий покидает ринг и садится в первом ряду. На большом экране появляются лица соперниц, на этот раз без масок. Под ними шкала гальванометра с делениями от нуля до двадцати.

Мими откашливается и начинает:

— История двух сирот в приюте. Одна из них очень красива, другая влюблена в нее, не знает, как ей об этом сказать, и наблюдает издали. Однажды вторая видит, как первая наносит себе рану острием циркуля. Она понимает, что добиться дружбы той, кого она обожает, можно, предложив причинить ей боль.

Наступает тишина. Зал ждет развязки.

— Вот моя история, — заканчивает Мари-Анж Жиакометти.

Лукреция полностью владеет собой. Всего три деления Она отвечает:

— История двух сирот в приюте. Одна из них очень одинока, и ей кажется, что она нашла подругу, которая ее понимает. Она думает, что у нее теперь есть близкий человек. Но на самом деле новая знакомая не любит ее, а просто хочет над ней поиздеваться.

Снова тишина.

— Вот моя история.

Шесть делений. Но это не смех, Мари-Анж просто взволнована.

Зрителям не смешно, они разочарованно свистят.

— Смеши или умри! — выкрикивает кто-то.

Лицо Мари-Анж меняется.

— Нет, подруга не хотела издеваться над девочкой. Она просто хотела немного разнообразить их унылую приютскую жизнь. Девочке нравилось испытывать боль, и подруга решила помочь ей. Ей показалось, что она поняла, как лучше всего вести себя с ней.

В зале раздается несколько нервных смешков.

Гальванометр Лукреции стоит на "единице". Она спокойно говорит:

— Тем не менее доверие девочки было обмануто. Вместо того чтобы хранить в тайне их интимные игры, она привязала ее, голую, к кровати, позвала других девочек, и они разрисовали ее тело рыбками, выкрикивая: "С первым апреля!"

Несколько человек в зале смеются.

Мари-Анж не может совладать с эмоциями, гальванометр подскакивает до десяти.

Поднимаются руки желающих заключить пари. Тадеуш удивлен, но разрешает "девушкам Дария" принимать ставки.

— Скажи, что ты сожалеешь! — говорит Лукреция.

— Вовсе нет! Ты помогла мне развить природную склонность к юмору и садомазохизму. Спасибо, Лукреция.

На этот раз зал реагирует одобрительно. Ставки растут, все с интересом наблюдают за дуэлью, так непохожей на обычный раунд "ПЗС".

— Мы с тобой не виделись с тех пор. Я расскажу тебе, как я объединила обе страсти. Покинув приют, я попыталась выступать с юмористическими миниатюрами в маленьких кафе. Ничего не вышло. Я сидела без денег и искала работу, желательно на телевидении или на радио. Однажды подруга, профессиональная садомазохистка, предложила мне попробовать себя на ее поприще. Она пользовалась таким успехом, что не справлялась с наплывом клиентов. Первый сеанс прошел в ее квартире, похожей на застенок для пыток. В нем участвовали восемь мужчин в стрингах и подгузниках. Среди них я узнала руководителей знаменитых теле— и радиоканалов. Все эти начальники, до которых я не смогла добраться, чтобы выклянчить себе место, стояли передо мной на четвереньках в ошейниках и кожаных трусах с заклепками. Подруга сказала: "Бей их, они за это заплатили". Я принялась их истязать, но они казались недовольными. Я не понимала, что не так, а подруга сказала… что я бью недостаточно сильно, им кажется, что они тратят деньги впустую!

Смех в зале.

— Я стала колотить их что было мочи, и они замычали сквозь кляпы уже по-другому. Как животные. Представляешь, Лукреция, могущественные руководители средств массовой информации, к которым и приблизиться невозможно, стояли передо мной на четвереньках. Я хлестала их плеткой, а сама мечтала… как бы подсунуть им свое резюме!

Хохочет весь зал. Но Лукреция остается сдержанной. Всего три деления. Мари-Анж невозмутимо продолжает:

— Я согласилась бы и на должность секретарши!

Зрители в восторге.

— Я бросила это занятие. И нашла место, соответствующее моей первой склонности: поступила продавщицей в магазин товаров для розыгрышей. Знаешь, бутылки с невыливающейся жидкостью и чесалки для спины? Моими покупателями оказались в основном тринадцатилетние сопляки-садисты, те, из кого потом вырастают… директора каналов, те, кто посещает мою подругу!

Зал снова хохочет, но Лукреция совершенно невозмутима.

— Зарабатывала я не бог весть сколько, но смогла появляться на сцене. Усовершенствовала свое умение смешить и стала профессионалом.

— Но если ты здесь, это значит, что твой профессионализм никто не оценил, — замечает Лукреция.

Раздается несколько одобрительных смешков.

— Ты мне нравишься! Все такая же жесткая и свободная. Ты не поверишь, но я всегда любила тебя, Лукреция. Ты самая красивая женщина из всех, что я встречала. Воплощенная женственность.

Настроение зала резко меняется.

Реакция Лукреции: три деления.

Публика нетерпеливо выкрикивает:

— "ПЗС"! "ПЗС"! "ПЗС"!

Лукреция отвечает:

— А ты мне кажешься смешной. Всего-навсего продавщица из магазина розыгрышей.

Мари-Анж не смеется, но датчики улавливают ее волнение: одиннадцать баллов.

Зал бушует.

— Смеши или умри! Смеши или умри! Смеши или умри!

— Я всегда помнила тебя, Лукреция. Ты моя самая большая любовь. Но ты ничего не понимаешь. И сейчас я убью тебя, потому что я профессионал, а ты любительница. Твоя смерть станет развязкой шутки, начавшейся десять лет тому назад.

Лукреция выдает девять баллов. Это бешенство. Участники пари начинают испытывать разочарование.

— Хватит болтать! "ПЗС"! "ПЗС"! Смеши или умри! — кричат в зале.

— Видишь, публика не довольна, — говорит Лукреция. — Ты не остроумна. Давай вернемся к соответствующему тону. Знаешь, я сказала тебе тогда "ничего страшного", вернулась в свою комнату и… попыталась покончить с собой.

Зал аплодирует реплике.

— Покончить с собой? — Мари-Анж не может сдержать смешок, и ее датчики показывают тринадцать делений.

В зале вырастает лес рук желающих увеличить ставки. "Девушки Дария" бегают вдоль рядов. Перевес явно на стороне Лукреции, на нее ставят восемь против одного.

Мари-Анж Жиакометти начинает нервничать и решает перейти в наступление.

— Как же было смешно смотреть на тебя, когда ты извивалась ужом на кровати, голая, связанная и разрисованная рыбками.

Мари-Анж имитирует мычанье Лукреции сквозь кляп. Зал смеется.

Лукреция в ярости: одиннадцать баллов.

Эта штука реагирует и на смех, и на злость. Она не разбирает природу чувств. И бешенство, и радость — это просто эмоции, и гальванометр фиксирует их.

Цинизмом она может добиться того, чего ей не добиться остроумием. Меняем оружие? Отлично! Что может ее рассердить?

— Знаешь, почему тебе нравилось причинять мне боль? Потому что только так ты добивалась власти. Ты чувствовала, что не можешь любить меня нормально. Ты никого не можешь любить нормально. Вот откуда эти твои склонности: юмор и садомазохизм, издеваться и причинять страдания. Так ты компенсируешь неспособность испытывать оргазм.

Последняя фраза резко увеличивает показатели Мими.

— Смеши или умри! — кричит толпа, разочарованная и заинтригованная одновременно.

— Настоящая любовь не смешна. И не сопровождается физическими муками.

Мари-Анж останавливается на четырнадцати баллах. Теперь ее очередь нанести удар.

— Очень хорошо. Я извращенка, я люблю причинять боль и издеваться. Но что же тогда влекло тебя ко мне? Если я не испытываю оргазмов, то у тебя-то они происходили постоянно. Для отношений жертва — палач нужны двое. И нас было двое. Так ответь: кто же из нас больший извращенец? Не тот ли, кто получает больше удовольствия? И не ты ли своим притворным подчинением развила во мне склонности, за которые теперь упрекаешь?

Это так неожиданно, что Лукреция просто ахает от удивления. Нащупав слабое место, Мари-Анж продолжает:

— И почему ты спасла меня от Серебристой Ласки?.. Может, потому, что безумно дорожишь мной?

Лукреция чувствует, что ее душит истерический хохот. По спине течет пот. Волосы встают дыбом. Она пытается задержать дыхание, но показания растут: двенадцать… тринадцать… четырнадцать… пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…

93

Умирает женщина, которая вела праведную жизнь. На небесах ее встречает святой Петр:

— Добро пожаловать в рай!

Вокруг светло и прекрасно, ангелы играют на арфах. Обитатели рая приветствуют ее улыбками.

В конце первого дня, полного чистых радостей, спокойствия и блаженства, женщина попадает в свою комнату и слышит, что откуда-то снизу доносится грохот барабанов.

Утром она спрашивает святого Петра:

— Что это был за шум?

— А… это нижние соседи, — отвечает он. — Хотите посмотреть?

И открывает дверь в облаке.

Женщина наклоняется и видит лестницу, уходящую в красноватый дым, из которого доносится манящая музыка.

— Но это же ад! — удивленно восклицает она.

— Если хотите, можете сходить посмотреть, — предлагает святой Петр.

После недолгих колебаний женщина спускается по лестнице. Внизу идет настоящий праздник. Там очень жарко. Обнаженные люди с блестящими от пота телами танцуют под ритмичную музыку и увлекают ее в свой круг. Она веселится всю ночь. Красивые мужчины ухаживают за ней, обольщают, приглашают танцевать, пить и петь.

Рано утром женщина возвращается в рай, в спокойную и скучную обстановку, где ангелы играют на арфах и декламируют стихи. Она идет к святому Петру.

— М-м… А могу ли я выбрать, где мне остаться? — робко спрашивает она.

— Конечно. Но, приняв окончательное решение, ты уже не сможешь его изменить.

— Тогда я выбираю ад. Мне очень жаль, святой Петр, но рай похож на дом престарелых. Мне веселей внизу, там настоящий ночной клуб.

— Очень хорошо, — говорит святой Петр и снова открывает дверь в облаке.

Как только женщина спускается по лестнице, на нее набрасываются черти. Они бьют ее, кусают и приковывают к скале. Отовсюду доносятся крики. Кругом зловонные испарения. К ней подходит большой черт с вилами и начинает больно колоть ее.

— Ой-ой-ой! В прошлый раз тут все было по-другому. Что случилось?

Черт усмехается:

— Не стоит путать туризм и эмиграцию.

Отрывок из скетча Дария Возняка "После меня хоть потоп"

94

Восемнадцать… Девятнадцать…

И тут включается пожарная сигнализация. Зал и сцену заливает водой.

Ледяной душ мгновенно отбивает у Лукреции всякое желание смеяться.

С потолка хлещет вода. Начинается паника. В нескольких местах одновременно появляются языки пламени.

Зрители бегут, давятся в дверях у запасных выходов. Тадеуш Возняк вспрыгивает на ринг и развязывает только Мари-Анж. Лукреция пытается освободиться, но ремни крепко держат ее. Зрители покидают зал, пожар разгорается.

Огонь, несмотря на струи воды, постепенно охватывает зал. Лукреция пытается перегрызть ремни зубами, как зверь, попавший в капкан. Глаза слезятся, трудно дышать.

— Апчхи! Апчхи!

В дыму к ней кто-то приближается и начинает развязывать.

— Апчхи! Апчхи! Исидор, что-то вы не торопились!

— Не грубите, иначе я пожалею, что вмешался.

— Апчхи! Мне не нужна была ваша помощь! Все шло отлично. Я бы ее победила. Апчхи! Апчхи!

Исидор бьется над слишком тугим ремнем на ее лодыжке.

— Тем не менее вы дошли до девятнадцати баллов из двадцати возможных, — резко бросает он, пытаясь перепилить кожаные путы ключом.

Лукреция кашляет и задыхается.

— Я полностью контролировала ситуацию, у меня был четкий план. Вы мне помешали отомстить!

Огонь наступает. С потолка падают горящие доски.

— Можно было придумать что-нибудь другое, а не пожар в театре.

— Критиковать легко, сделать трудно. Вы хотели мести, я поджег логово тех, кто уничтожил вашу квартиру.

Лукреция не отвечает.

Исидору никак не удается расстегнуть последний ремень. Он помогает себе зубами и ногтями. Кроме них, в театре уже никого нет. Сирена смолкла, вода больше не льется, огонь с треском пожирает театр. Едкая серая мгла окутывает зал. Со свистом рассекая воздух, с потолка падает горящая деревянная балка и задевает Исидора.

Лукреция, чьи легкие наполнились дымом, теряет сознание.

Исидор, собрав все силы, отрывает от кресла подлокотник, к которому крепятся ремни.

Он берет Лукрецию на руки и выносит из театра. На улице он кладет ее на землю и жадно дышит свежим воздухом.

Лукреция не шевелится. После некоторого колебания, Исидор делает ей искусственное дыхание. Он вынужден повторить процедуру несколько раз.

Наконец Лукреция приходит в себя.

— Апчхи! Апчхи! Апчхи! Чего только не сделаешь, чтобы заслужить ваш поцелуй, Исидор.

И в изнеможении закрывает глаза.

95

1528 год нашей эры

Франция, Монпелье

Группа студентов-медиков раскапывала могилы на кладбище.

Только так они могли проникнуть в тайны человеческой анатомии. Они знали, что рискуют жизнью, предаваясь этому кощунственному занятию, но страсть к научным открытиям заставляла их резать трупы.

Студентами руководил высокий статный человек, бродивший по кладбищу с лопатой и киркой. Это был Франсуа Рабле. Бывший бенедектинец, отец двоих детей, он был, несомненно, самым обаятельным из всех студентов-медиков. Он не только владел десятком языков, в том числе древнееврейским, греческим и латынью, но еще и сочинял стихи, которые пользовались неизменным успехом у девушек.

Когда студенты из Монпелье не откапывали мертвых и не лечили живых, они собирались в укромных местах, чтобы пить, танцевать и веселиться до утра. Они любили веселые песенки и смешные анекдоты. Вдали от чужих глаз и ушей они смеялись над священниками-реакционерами, над преподавателями теологии из парижской Сорбонны, над буржуа и самодовольными аристократами, которых они именовали "горемыками".

Но вольнодумное поведение Франсуа Рабле стало вызывать недовольство. Почти все студенты стали прекрасными врачами, но завистники распустили слухи об их тайных сборищах. Им пришлось бежать из города.

Весной 1532 года Франсуа Рабле назначили врачом в госпиталь "Отель-Дье" в Лионе, где он обучал студентов науке Гиппократа и Гелена. В то время он познакомился с поэтом Жоашеном дю Белле, который стал его покровителем. Дю Белле в июле того же года пригласил Рабле совершить путешествие в Бретань. Там он ввел его в тайное общество. Жоашен дю Белле познакомил Рабле с неизвестными текстами великого голландского философа Эразма.